Передняя лошадка чеканила копытами рубли, и щедрости ее не было пределов. На луке седла моего болталась неощипанная курица, зарезанная утром в Бьюракане. Изредка конь нагибался к траве, и шея его выражала покорность упрямлянам, народу, который старше римлян. Наступало молочное успокоение. Свертывалась сыворотка тишины. Творожные колокольчики и клюквенные бубенцы различного калибра бормотали и брякали. Около каждого колодворья шел каракулевый митинг. Казалось, десятки мелких цирковладельцев разбили свои палатки и балаганы на вшивой высоте и, не подготовленные к валовому сбору, застигнутые врасплох, копошились в кошах, звенели посудой для удоя и запихивали в лежбище ягнят, спеша заключить на всю ночь и свое володарство - распределяя по лайгороду намыкавшиеся, дымящиеся, отсыревшие головы скота. Армянские и курдские коши по убранству ничем не отличаются. Это оседлые урочища скотоводов на террасах Алагеза, дачные стойбища, разбитые на облюбованных местах. Каменные бордюры обозначают планировку шатра и примыкающего к нему дворика с оградой, вылепленной из навоза. Покинутые или незанятые коши лежат, как пожарища. Проводники, взятые из Бьюракана, обрадовались ночевке в Камарлу: там у них были родичи. Бездетные старик со старухой приняли нас на ночь в лоно своего шатра. Старуха двигалась и работала с плачущими, удаляющимися и благословляющими движениями, приготовляя дымный ужин и постельные войлочные коши. - На, возьми войлок! На, возьми одеяло... Да расскажи что-нибудь о Москве. Хозяева готовились ко сну. Плошка осветила высокую, как бы железнодорожную палатку. Жена вынула чистую бязевую солдатскую рубаху и обрядила ею мужа. Я стеснялся, как во дворце.
- Тело Аршака неумыто, и борода его одичала.
- Ногти царя сломаны, и по лицу его ползают мокрицы.
- Уши его поглупели от тишины, а когда-то они слушали греческую музыку.
- Язык опаршивел от пищи тюремщиков, а было время - он прижимал виноградины к небу и был ловок, как кончик языка флейтиста.
- Семя Аршака зачахло в мошонке, и голос его жидок, как блеяние овцы...
- Царь Шапух - как думает Аршак - взял верх надо мной, и - хуже того - он взял мой воздух себе.
- Ассириец держит мое сердце.
- Он - начальник волос моих и ногтей моих. Он отпускает мне бороду и глотает слюну мою,- до того привык он к мысли, что я нахожусь здесь - в крепости Ануш.
- Народ кушанов возмутился против Шапуха.
- Они прорвали границу в незащищенном месте, как шелковый шнур.
- Наступление кушанов кололо и беспокоило царя Шапуха, как ресница, попавшая в глаз.
- Обе стороны сражались, зажмурившись, чтобы не видеть друг друга.
- Некий Драстамат, самый образованный и любезный из евнухов, был в середине войска Шапуха, ободрял командующего конницей, подольстился к владыке, вывел его, как шахматную фигуру, из опасности и все время держался на виду.
- Он был губернатором провинции Андех в те дни, когда Аршак бархатным голосом отдавал приказания.
- Вчера был царь, а сегодня провалился в щель, скрючился в утробе, как младенец, согревается вшами и наслаждается чесоткой.
- Когда дошло до награждения, Драстамат вложил в острые уши ассирийца просьбу, щекочущую, как перо:
- Дай мне пропуск в крепость Ануш. Я хочу, чтобы Аршак провел один добавочный день, полный слышания, вкуса и обоняния, как бывало раньше, когда он развлекался охотой и заботился о древонасаждении.
Легок сон на кочевьях. Тело, измученное пространством, теплеет, выпрямляется, припоминает длину пути. Хребтовые тропы бегут мурашами по позвоночнику. Бархатные луга отягощают и щекочут веки. Пролежни оврагов вхрамываются в бока. Сон мурует тебя, замуровывает... Последняя мысль: нужно объехать какую-то гряду... 1931-1932 |
