Осип Мандельштам
 VelChel.ru
Биография
Хронология
Семья
Галерея
Стихотворения 1906—1921
Стихотворения 1921—1929
Стихотворения 1930—1937
Стихотворения
Хронология поэзии
Четвертая проза
Шум времени
Путешествие в Армению
Переводы
О Мандельштаме
  Ирина Бушман. Поэтическое искусство Мандельштама
Дмитрий Сирик. Мед и вино Мандельштама
  Илья Эренбург. «Осип Мандельштам»
Ссылки
 
Осип Мандельштам

О Мандельштаме » Дмитрий Сирик. Мед и вино Мандельштама

Он ввел в стихи запахи и фактуру вещей - «...и зрячих пальцев стыд, и выпуклую радость узнаванья». Как убедительно «бестолковое овечье тепло» или: «падают стрелы сухим деревянным дождем».

В литературоведении уже было замечено совпадение поэтической практики Мандельштама и философских принципов феноменологии. Имеется в виду, что признание взаимоотношений человек + вещь пришло на смену их раздельному изучению.

Как же не быть совпадению в частностях, если общее присутствовало еще в декларациях. Акмеизм обещал стать поэтикой реального, в то же время, когда Гуссерль призывал «быть ближе к самим вещам».

Метафоры Мандельштама - почти всегда даны эпитетом, метонимией: «Соленных звезд жестокие приказы». Это не случайно, ведь любое «как» означает, что перед ним названо нечто объективное, за ним - субъективное сравнение творца.

Отсутствие «как» возвращает соединенность бытия. И оказывается, что в том и состоит осуществление феноменологической редукции, т.е. «вынесение мира за скобки». Звезды жестоки лишь для человека, в силу своего равнодушия. ( В другом месте : «только и свету - что в звездной колючей неправде.»)

Мандельштам воспринимает Вещь еще не ассимилированную культурой, без шлейфа ассоциаций, аллегорий. Это напоминает мышление традиционной японской поэзии, с ее целомудренным отношением к предмету, который можно только воспринимать, а не эксплуатировать в знаковых играх. Роль поэта при этом - направить внимание, задать интенцию.

Недаром Мандельштаму так нравился Ламарк, т.е. метод, к которому теперь относятся со снисхождением - метод описательной науки.

Как и Ламарк, он любит перечисления (Прочесть, пусть только до середины, именно список кораблей - это уже очень индивидуальный вкус). Ведь, обладая несметными сокровищами, он должен постоянно пересчитывать их.

«Я пью за военные астры, за все, чем корили меня,
за барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня.
За музыку сосен савойских, Полей Елисейских бензин,
за розу в кабине рольс-ройса и масло парижских картин.
Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских кувшин,
за рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин » и т.д.

Есть авторы, которые, изображая свою локальную ситуацию, ограниченную временем и пространством, вносят в метафорах весь багаж памяти об остальном мире. Действует центробежная сила, и сам предмет рассказчика становится лишь предлогом, точкой опоры для игры аналогий. Таков, например Пастернак.

Другие, при самом широком разбросе «тем», верны одному набору повторяющихся образов. Происходит некая индукция. Это установка философа: ощущение того, что пестрота явлений определяются главным, универсальным законом, лежащим, где-то в центре.

Таков Мандельштам и Блок. (У последнего есть свои: метель, туман, и метафора психологического страдания - лезвие, клинок, гвоздь, даже «острый французкий каблук»).

Итак, что же входит в тот, более узкий, круг объектов, которые поэт использует для сравнений с необъятным, плотно заполненным миром вещей.?

Конечно, здесь присутствуют пчелы. Появившиеся, видимо, благодаря классическому образованию Мандельштама (в античном мифе пчелы садятся на медоточивые уста певцов), они потом появились во многих качествах. Даже мертвые пчелы - как обозначение израсходования себя : «Возьми на радость дикий мой подарок - невзрачное сухое ожерелье из мертвых пчел, мед превративших в солнце» или «Как мертвый шершень возле сот, день пестрый выметен с позором.»

А еще здесь встречаются кузнечики или цикады. Они выполняют единственную роль - озвучивать то, что уже зримо, осязаемо. Но эта роль достаточно важна для поэта, подошедшего к самому краю звуковой зауми, ведь «среди кузнечиков беспамятствует слово.»

Для Италии - «кузнечик мускулистый» или для Греции - цикады - только подробность пейзажа. Но попав в метафору, оказывается, что атрибуты городской квартиры поглядывают в ту же сторону: «Что поют часы-кузнечик, лихорадка шелестит...». Какая-то южная, солнечная страна вырисовывается незримой родиной «гиперборея» Мандельштама

Кроме известного, словно родимое пятно его стихов, меда (пришедшего, наверно, тоже из античного символизма: греческого - как аллегория духовного достижения, римского - как знак богатства), не реже возникает у него и соль. Это закономерно, ведь в химическом мышлении поэта она - антитеза меда как мягкое и твердое, золотое и белое, сладкое и...соленое. Поэтому очень точно звучит: «крутая соль торжественных обид»( хотя, это видимо, намек на подобную строку Фета).

Метафоры Мандельштама всегда заменяют влажное сухим, текучее густым, пустое наполненным. «Словно темную воду, я пью помутнившийся воздух.», «И без тебя мне снова дремучий воздух пуст.», но - «Никак не уляжется крови сухая возня.» Мироощущение ионийского философа. То, как по Гераклиту, все, сгущаясь, порождает огонь, то - по Анаксимандру, сущее есть состояния воды.

Можно отметить, что антиномия пустое - полное для него не нейтральна. Плотное, насыщенное соответствует здоровому расцвету, жизни. Хотя бы: «Сестры - тяжесть и нежность». И наоборот: «Я так боюсь рыданья Аонид, тумана, звона и зиянья».

Вселенной Мандельштама правит закон превращения вещества, перехода в иное состояние, метаморфозы. Но это не умозрительный Логос, не интуитивное Дао, а нечто более зримое и весомое.

Во всех стихах неизменны пчелы и мед, виноград и вино, стог сена, соль, пряжа.

Сам перечень связан с архаикой, сельским трудом. Вот о творчестве: «Как растет хлебов опара, поначалу хороша, и беснуется от жара домовитая душа...».

Интересно сопоставить это с другими определениями своего дара, которые есть у всех поэтов: «Февраль. Достать чернил и плакать!» или «Я, бесценных слов мот и транжир.», или вот уж совсем: «За струнной изгородью лиры рыдает царственный паяц.» И у Мандельштама (продолжая)

«Чтобы силой или лаской
чудный выманить припек,
время, царственный подпасок,
ловит слово-колобок.».

Казалось бы, неожиданно для поэта-эпикурейца, но труд (Труд, а не работа как производство) проникает во все стихи: «Время вспахано плугом, и роза землею была.» Даже парус - «натрудивший в морях полотно».

Итак, природа есть постоянное превращение вещества, и закон этого превращения - не узко человеческий, но присущий самому мирозданию труд.

Картина определенно... религиозная. Как это ни неожиданно, для поколения столичных шутников, европейцев, скептиков. Религия эта - не христианская и не дионисийская, а выросшая из интимной космогонии поэта.

Культ как таковой, уважение самого бытия.

Как орфическое заклинание:

«Сохрани мою речь за привкус несчастья и дыма,
за смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.»
Страница :    << 1 [2] > >
Алфавитный указатель: А   Б   В   Г   Д   Е   Ж   З   И   К   Л   М   Н   О   П   Р   С   Т   У   Ф   Х   Ц   Ч   Ш   Щ   Э   Ю   Я   #   

 
 
        Copyright © 2024 Великие Люди  -  Осип Эмильевич Мандельштам